Утром смотрели с улицы в окно, как мальчик справляется.
Макс был строен и сметлив, уверенно прошёл к своему шкафчику, задумчиво постоял, поулыбался нам в окно. Снял кепку, положил на верхнюю полочку. С трудом снял ранец, повесил куртку, повесил мешок, закрыл шкафчик, пошёл в класс.
По дороге вспомнил про обувь. Вернулся, вытащил из мешка вешалку, туфли, вешалку запихал обратно, повесил мешок, в процессе уронил верхнюю полочку, долго ее вставлял, справился, переодел обувь. Кроссовки, по-моему, поставил просто в шкафчик, на нижнюю полочку. Джинсы, кажется, не вынул.
Закрыл шкафчик, пошёл в класс. По дороге вспомнил про портфель, вернулся, взял, пошёл в класс.
Рядом какой-то мальчик, тоже Максим, с тоской смотрел в окно на папу, который жестами объяснял, что надо делать, помогая себе словами:
- Раздевайся, раздевайся. Снимай куртку. (мальчик с тоской стоит, держит куртку и шапку в руках) Вешай в шкафчик. Вешай всё в шкафчик, давай. Так, теперь обувь. Переобувайся. Обувь, да. (мальчик отчаянно показывает жестами, что ему нужна папина помощь) Давай-давай, сам.
Ужасно жалко было малыша, он чуть не плакал. При этом в раздевалке стояли две какие-то девицы - подозреваю, практикантки, потому что учительница наша стояла на улице и успокаивала родителей - мол, там есть, кому присмотреть, помогут, если что. Не знаю, я так и не увидела, чтобы кому-то помогли. Может, конечно, это политика партии такая.
Обещала забрать ребёнка после двух - надо бы освежить в памяти материалы лекций да сделать ежедневный отчет.
