Ведь у бесстрашных солдат, похожих в свете костров на сжатые к ночи снопы сена – или костей, были винтовки – тоже как кости, только стальные, и примкнутые штыки сверкали в траве, как молнии.
А у меня только барабан, - подумал мальчик, - и палки в него бить, а брони никакой нет.
У каждого мальчика, каждого мужчины той ночью была броня, отлита и выкована в их первом наступлении, украшена преданностью далекой семье, яростной верностью флагу и молодецкой верой в бессмертие, порох и свинец. Но без пороха и свинца мальчику казалось, что его семья исчезает далеко в темноте, будто какой-то скорый поезд увез их и они больше не приедут, а он остался с барабаном – игрушкой, никак не подходящей для игры, в которую играть завтра – а если не завтра, так все равно слишком скоро.
Он повернулся на бок. Вроде мотылек скользнул по щеке. Нет – это упал лепесток персика. Лепесток задел его – или все же бабочка. Все было неизвестно, непонятно, незнакомо.
Может, лежи он совсем тихо, бравые солдаты на заре уйдут, надев свои фуражки, с ними уйдет война, и никто не заметит его, такого маленького, не больше чем та самая никчемная игрушка.
